***

— Алло, это бюро находок? — спросил детский голосок.

— Да, малыш. Ты что-то потерял?

— Я маму потерял. Она не у вас?

— А какая она, твоя мама?

— Она красивая и добрая. И еще она очень любит кошек.

— Как раз вчера мы нашли одну маму, может быть, это твоя. Ты откуда звонишь?

— Из детского дома №3.

— Хорошо, мы отправим твою маму к тебе в детский дом. Жди.

…Она вошла в комнату, самая красивая и добрая, а на руках у нее была кошка.

— Мама! — закричал малыш и бросился к ней. Он обнял ее с такой силой, что его пальчики побелели. — Мамочка моя!!!

***

…Артем проснулся от собственного крика. Такие сны снились ему практически каждую ночь. Он засунул руку под подушку и достал оттуда фотографию молодой женщины. Это фото он нашел год назад на улице во время прогулки и теперь всегда хранил у себя под подушкой, так как верил, что на нем — его мама. В темноте Артем долго вглядывался в красивое лицо женщины и незаметно для себя уснул…

Утром заведующая детским домом Ангелина Ивановна как обычно обходила комнаты с воспитанниками, чтобы пожелать всем доброго утра и погладить каждого малыша по голове. На полу около Артемкиной кроватки она увидела фотографию, которая ночью выпала из его рук. Подняв ее, Ангелина Ивановна спросила мальчика:

— Артемушка, откуда у тебя эта фотография?

— На улице нашел.

— А кто это на ней?

— Моя мама, — улыбнулся малыш и добавил: — Она очень красивая, добрая и любит кошек.

Заведующая сразу узнала эту молодую женщину. Первый раз она приходила в детский дом в прошлом году с группой волонтеров. Наверное, тогда и потеряла свою фотографию. С тех пор эта женщина постоянно обивала пороги различных учреждений в надежде добиться разрешения на усыновление ребенка. Но, по мнению местных бюрократов, у нее был один существенный недостаток: она была не замужем.

— Ну что же, — произнесла Ангелина Ивановна, — раз она твоя мама, то это полностью меняет дело.

***

Войдя к себе в кабинет, заведующая с нетерпением стала ждать знакомый робкий стук в дверь. И через полчаса она услышала его.

— Можно к вам, Ангелина Ивановна? — В дверях показалась та самая женщина с фотографии.

— Да, заходите, Алиночка.

Женщина зашла в кабинет и положила перед заведующей толстую папку с документами.

— Вот, — сказала она, — я все собрала.

— Хорошо, Алиночка. Я должна задать вам несколько вопросов… Вы осознаете, какую ответственность на себя берете? Ведь ребенок — это не на два часа поиграть, это на всю жизнь.

— Я все осознаю, — выдохнула Алина. — Я не могу спокойно жить, зная, что кому-то очень нужна.

— Хорошо, — согласилась заведующая, — когда вы хотите посмотреть детей?

— Я не буду на них смотреть, я возьму любого ребенка, какого предложите, — сказала Алина, глядя заведующей прямо в глаза.

Ангелина Ивановна удивленно подняла брови.

— Понимаете, — сбивчиво начала объяснять Алина, — ведь настоящие родители не выбирают себе ребенка… Они не знают заранее, каким он родится… Красивым или уродливым, здоровым или больным… Они любят его таким, какой он есть. Я тоже хочу быть настоящей мамой.

— Впервые встречаю такого усыновителя, — улыбнулась Ангелина Ивановна. — Впрочем, я уже знаю, чьей мамой вы станете. Его зовут Артем, ему 5 лет, родная мать отказалась от него еще в роддоме. Сейчас приведу его… Если вы готовы.

— Да, я готова, — твердым голосом сказала Алина. — Покажите мне моего сына.

Заведующая ушла и через пять минут вернулась, ведя за руку маленького мальчика.

— Артемочка, — начала Ангелина Ивановна, — познакомься — это…

— Мама! — закричал Артем. Он бросился к Алине и вцепился в нее так, что его пальчики побелели. — Мамочка моя!

Алина гладила его по крошечной спинке и шептала:

— Сынок, сыночек… Я с тобой…

Она подняла глаза на заведующую и спросила:

— Когда я смогу забрать сына?

— Обычно родители и дети постепенно привыкают друг к другу. Сначала здесь общаются, потом забирают детей домой на выходные, и только после этого — насовсем. Если все в порядке…

— Я сразу заберу Артема, — твердо сказала Алина.

— Ладно, — махнула рукой заведующая. — Завтра все равно начинаются выходные, можете взять Артемку. А в понедельник придете, и оформим все документы как положено.

Артем был счастлив. Он держал свою маму за руку и боялся отпустить ее даже на секунду.

— До свиданья, Артемушка. Приходи к нам в гости, — попрощалась с ним Ангелина Ивановна.

— До свидания, приду, — ответил Артем.

Когда они вышли на улицу, мальчик спросил Алину:

— Мама, а ты кошек любишь?

— Обожаю, у меня их дома целых две, — засмеялась Алина, нежно сжимая в своей руке крошечную ладошку ребенка.

Артем радостно улыбнулся и счастливо зашагал домой…

***

Ангелина Ивановна посмотрела в окно вслед уходящим Алине с Артемкой, затем села за стол и начала куда-то звонить.

— Алло, примите, пожалуйста, заявку. Имя клиентки: Алина Смирнова. Категория заслуги: наивысшая, подарила счастье ребенку… Пошлите ей безграничное счастье, взаимную любовь, удачу во всем и достаток… Ну и само собой, идеального мужчину — она не замужем… Да, я понимаю, что таких мужчин мало, но здесь особый случай... Уже приступили к выполнению? Спасибо. Огромное спасибо!

Двор детского дома был заполнен мягким солнечным светом и радостными детскими криками. Заведующая положила трубку и снова подошла к окну. Она любила подолгу наблюдать за своими малышами, расправив за спиной огромные белоснежные крылья…

Между ними не могло быть ничего общего. Русская эмигрантка, точеная и утонченная, воспитанная на Пушкине и Тютчеве, не воспринимала ни слова из рубленых, жестких, рваных стихов модного советского поэта, «ледокола» из Страны Советов.
Она вообще не воспринимала ни одного его слова, – даже в реальной жизни. Яростный, неистовый, идущий напролом, живущий на последнем дыхании, он пугал ее своей безудержной страстью. Ее не трогала его собачья преданность, ее не подкупила его слава. Ее сердце осталось равнодушным. И Маяковский уехал в Москву один.
От этой мгновенно вспыхнувшей и не состоявшейся любви ему осталась тайная печаль, а нам – волшебное стихотворение «Письмо Татьяне Яковлевой» со словами: «Я все равно тебя когда-нибудь возьму - Одну или вдвоем с Парижем!»
Ей остались цветы. Или вернее – Цветы. Весь свой гонорар за парижские выступления Владимир Маяковский положил в банк на счет известной парижской цветочной фирмы с единственным условием, чтобы несколько раз в неделю Татьяне Яковлевой приносили букет самых красивых и необычных цветов – гортензий, пармских фиалок, черных тюльпанов, чайных роз орхидей, астр или хризантем. Парижская фирма с солидным именем четко выполняла указания сумасбродного клиента – и с тех пор, невзирая на погоду и время года, из года в год в двери Татьяны Яковлевой стучались посыльные с букетами фантастической красоты и единственной фразой: «От Маяковского». Его не стало в тридцатом году – это известие ошеломило ее, как удар неожиданной силы. Она уже привыкла к тому, что он регулярно вторгается в ее жизнь, она уже привыкла знать, что он где-то есть и шлет ей цветы. Они не виделись, но факт существования человека, который так ее любит, влиял на все происходящее с ней: так Луна в той или иной степени влияет на все, живущее на Земле только потому, что постоянно вращается рядом.
Она уже не понимала, как будет жить дальше – без этой безумной любви, растворенной в цветах. Но в распоряжении, оставленном цветочной фирме влюбленным поэтом, не было ни слова о его смерти. И на следующий день на ее пороге возник рассыльный с неизменным букетом и неизменными словами: «От Маяковского».
Говорят, что великая любовь сильнее смерти, но не всякому удается воплотить это утверждение в реальной жизни. Владимиру Маяковскому удалось. Цветы приносили в тридцатом, когда он умер, и в сороковом, когда о нем уже забыли. В годы Второй Мировой, в оккупировавшем немцами Париже она выжила только потому, что продавала на бульваре эти роскошные букеты. Если каждый цветок был словом «люблю», то в течение нескольких лет слова его любви спасали ее от голодной смерти. Потом союзные войска освободили Париж, потом, она вместе со всеми плакала от счастья, когда русские вошли в Берлин – а букеты все несли. Посыльные взрослели на ее глазах, на смену прежним приходили новые, и эти новые уже знали, что становятся частью великой легенды – маленькой, но неотъемлемой. И уже как пароль, который дает им пропуск в вечность, говорили, улыбаясь улыбкой заговорщиков: «От Маяковского». Цветы от Маяковского стали теперь и парижской историей. Правда это или красивый вымысел, однажды, в конце семидесятых, советский инженер Аркадий Рывлин услышал эту историю в юности, от своей матери, и всегда мечтал попасть в Париж.
Татьяна Яковлева была еще жива, и охотно приняла своего соотечественника. Они долго беседовали обо всем на свете за чаем с пирожными.
В этом уютном доме цветы были повсюду – как дань легенде, и ему было неудобно расспрашивать седую царственную даму о романе ее молодости: он полагал это неприличным. Но в какой-то момент все-таки не выдержал, спросил, правду ли говорят, что цветы от Маяковского спасли ее во время войны? Разве это не красивая сказка? Возможно ли, чтобы столько лет подряд…
– Пейте чай, – ответила Татьяна – пейте чай. Вы ведь никуда не торопитесь?
И в этот момент в двери позвонили… Он никогда в жизни больше не видел такого роскошного букета, за которым почти не было видно посыльного, букета золотых японских хризантем, похожих на сгустки солнца. И из-за охапки этого сверкающего на солнце великолепия голос посыльного произнес: «От Маяковского».

— Минуточку, — я попыталась взять себя в руки, — Посмотрите, пожалуйста, сюда.

Ангел благожелательно воззрился на меня поверх очков.
— И? – спросил он после секундного молчания.
— Меня, может, и нет. Но кто-то же есть? – я осторожно пошевелила кисельной субстанцией, которая теперь заменяла мне привычный земной организм. Субстанция заволновалась и пошла радужными пятнами.

— Кто-то, безусловно, есть. Но никак не NN, каковой вы изволили представиться., — Ангел тяжело вздохнул и потер лоб, — Я таких как вы перевидал – не сосчитать. И почему-то в большинстве своем – дамы. Ну, да ладно. Давайте проверять, барышня. По пунктам. С самого начала. Так?

— Давайте, — сказала я, решительно повиснув у него над плечом и изготовясь биться до последнего
Нуте-с, вот она, биография мадам N, — Ангел вытащил из-под стола здоровенный талмуд и сдул с него пыль, — Ab ovo, дорогая, что называется, от яйца, — он послюнявил палец и зашуршал тонкими папиросными страницами, — Ну, это все мелочи … подгузники… капризы детские… глупости всякие… личность еще не сформирована… характер не проявлен, все черновики… ну, детство и вовсе опустим, берем сознательную жизнь… а, вот! – он торжествующе поднял палец, — у вас был роман в конце десятого класса!

— Ах, какая странность, — не удержалась я, — Чтоб в шестнадцать лет – и вдруг роман!

— А вы не иронизируйте, фрейляйн, — Ангел сделал строгое лицо, — Роман развивался бурно и довольно счастливо, пока не встряла ваша подруга. И мальчика у вас, будем уж откровенны, прямо из-под носа увела. То есть не у вас, — вдруг спохватился ангел и покраснел, — а у мадмуазель NN…

— Ну, и чего? – спросила я подозрительно, — Со всеми бывает. Это что, какой-то смертный грех, который в Библию забыли записать? Мол, не отдавай ни парня своего, ни осла, ни вола…

При слове «Библия» ангел поморщился.
— При чем тут грех, ради Бога! Достали уже со своими грехами… Следите за мыслью. Как в этой ситуации ведет себя наша N?

— Как дура себя ведет, — мрачно сказала я, смутно припоминая этот несчастный роман «па-де-труа», — Делает вид, что ничего не произошло, шляется с ними везде, мирит их, если поссорятся…

— Вооот, — наставительно протянул Ангел, — А теперь внимательно – на меня смотреть! — как бы поступили вы, если бы жили?

— Убила бы, — слово вылетело из меня раньше, чем я успела сообразить, что говорю.

— Именно! – Ангел даже подпрыгнул на стуле, — именно! Убить бы не убили, конечно, но послали бы на три веселых буквы – это точно. А теперь вспомните – сколько таких «романов» было в жизни у нашей мадмуазель?

— Штук пять, — вспомнила я, и мне вдруг стало паршиво.

— И все с тем же результатом, заметьте. Идем дальше. Мадмуазель попыталась поступить в университет и провалилась. Сколько не добрала?

— Полтора балла, — мне захотелось плакать.

— И зачем-то несет документы в пединститут. Там ее балл – проходной. Она поступает в этот институт. А вы? Чего в этот момент хотели вы?

— Поступать в универ до последнего, пока не поступлю, — уже едва слышно прошептала я, — Но вы и меня поймите тоже, мама так плакала, просила, боялась, что за этот год я загуляю или еще что, ну, и мне вдруг стало все равно…

— Милая моя, — ангел посмотрел на меня сочувственно, — нам здесь до лампочки, кто там у вас плакал и по какому поводу. Нас факты интересуют, самая упрямая вещь в мире. А факты у нас что-то совсем неприглядны. Зачем вы – нет, вот серьезно! – зачем тогда замуж вышли? В смысле – наша NN? Да еще и венчалась, между прочим! Она, стало быть, венчалась, а вы в это время о чем думали?!

Я молчала. Я прекрасно помнила, о чем тогда думала в душной сусальной церкви, держа в потном кулачке свечу. О том, что любовь любовью, но вся эта бодяга ненадолго, что я, может быть, пару лет протяну, не больше, а там натура моя блядская все равно перевесит, и тогда уж ты прости меня, Господи, если ты есть…

— Вот то-то, — Ангел покачал головой и перевернул страницу, — да тут у вас на каждом шагу сплошные провалы! Девочка, моя, ну, нельзя же так! В тридцать лет так хотели татуировку сделать – почему не сделали?

— Ну-у-у… — озадачилась я, — Не помню уже.

— А я вам подскажу, — Ангел нехорошо усмехнулся, — Тогдашний ваш возлюбленный был против. Примитивные, говорил, племена, да и задница с годами обвиснет. Так?

— Вам виднее, — насупилась я, хотя что-то такое было когда-то, точно же было…

— Мне-то виднее, конечно… Задница-то ваша была, а не любовника?! Хорошо, едем дальше.
Вот тут написано – тридцать пять лет, домохозяйка, проще говоря – безработная, из увлечений – разве что кулинария. Милая такая картинка получается. Вышивания гладью только не хватает. Ну, вспоминайте, вспоминайте, чего на самом деле-то хотели?!

— Вспомнила. Стрелять хотела.
— В кого стрелять?! – изумился ангел и покосился в книгу.
— В бегущую мишень. Ну, или в стационарную, без разницы, — плакать я, как выяснилось, теперь не могла, зато туманное мое тело утратило свою радужность и пошло густыми серыми волнами, — Стендовой стрельбой хотела заниматься. Петь еще хотела. Давно это было…

— Подтверждаю, — Ангел ткнул пальцем в талмуд — Вы, дорогая моя, имели ко всему этому довольно приличные способности. Богом, между прочим, данные. От рождения! Куда дели все это? Где, я вас спрашиваю, дивиденды?!

— Я не знала, что должна… — прошелестела я в ответ.

— Врете, прекрасно знали – Ангел снял очки, устало прищурился и потер переносицу, — Что ж вы все врете-то, вот напасть какая… Ладно, мадам, давайте заканчивать. Приступим к вашему распределению.

Он достал большой бланк, расправил его поверх моей биографии и начал что-то строчить.

— Как вы все не понимаете, — в голосе Ангела слышалось отчаяние, — нельзя, ну, нельзя предавать себя на каждом шагу, эдак и умереть можно раньше смерти! А это, между прочим, и есть тот самый «грех», которого вы все так боитесь!… Всё думаете — и так сойдет… Шутка ли – каждая третья душа не свою жизнь проживает! Ведь это страшная статистика! И у всех какие-то идиотские оправдания – то мама плакала, то папа сердился, то муж был против, то дождь в тот день пошел не вовремя, то – вообще смех! – денег не было. Хомо сапиенсы, называется, эректусы… Ну, все, готово, — Ангел раздраженно откинул перо, — попрошу встать для оглашения приговора. Передо мной встать, в смысле.

Я перелетела через стол и замерла прямо перед ангелом, всем своим видом выражая вину и раскаяние. Черт его знает, может, сработает.

— Неидентифицированная Душа по обвинению в непрожитой жизни признается виновной, — Ангел посмотрел на меня с суровой жалостью, — Смягчающих обстоятельств, таких, как а) не ведала, что творила б) была физически не в состоянии реализовать или в) не верила в существование высшего разума — не выявлено. Назначается наказание в виде проживания одной и той же жизни до обнаружения себя настоящей. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Подсудимая! Вам понятен приговор?

— Нет, — я жалобно заморгала, — Это в ад, что ли?

— Ну, ада вы не заработали, детка, — усмехнулся ангел, — да и вакансий там…, — он безнадежно махнул рукой, — Пойдете в чистилище, будете проживать смоделированные ситуации, пока суд не признает вас прожившей свою жизнь. Ну, а уж будете вы там страдать или нет – это мы, извините, не в курсе, — и Ангел протянул исписанный желтый бланк, — Теперь все ясно?

— Более-менее, — я кивнула растерянно, — И куда мне теперь?

— Момент, — сказал Ангел и щелкнул пальцами. Что-то звякнуло, грохнуло и в глазах у меня потемнело…

— … одну меня не отпустят, а с тобой запросто, — услышала я знакомый голос, — И Сережка говорит – пусть она тебя отмажет на два дня, ну, Олечка, ну, милая, ты ведь поможешь, правда? Мы тебе и палатку отдельную возьмем, и вообще клево будет, представляешь, целых две ночи, костер, речка и мы втроем?

..Это был мой школьный двор, май уже и не помню какого года, пыльный душный вечер. И Ленка, красавица, с кукольным личиком и фигурой от Сандро Ботичелли – моя подружка – как всегда беззаботно щебетала мне в ухо, не замечая, как ненависть и боль медленно скручивают меня винтом, мешая дышать. Такое знакомое, такое родное-привычное ощущение… Я ведь хорошая девочка, я перетерплю все это, я буду вести себя прилично, я хорошая, хорошая, хоро…

— А пошла ты, — сказала я нежно, с садистским удовольствием наблюдая, как округляются ее фарфоровые глазки, и, чувствуя некоторую незавершенность сцены, добавила — Оба пошли.
…Когда разгневанный стук Ленкиных каблучков затих где-то за поворотом, я прислушалась к звенящей пустоте вокруг, и поняла, что вот прямо сейчас я, наконец, глубоко, неприлично и ненаказуемо счастлива…

Жил в далёкой деревушке
Странный мужичок.
Был из мебели в избушке,
Стульчик да крючок.
"Помереть бы до рассвета" -
Рявкнул с горяча.
Как услышал Ангел это,
Шлёпнулся с плеча,
Оборвал свою рубаху,
Да ушиб крыло.
Мужика тогда со страху,
Так и повело.
"Это ты ли? Правда что ли?
Век не замечал!"...
"Я" - ответил, и от боли
Чуть не закричал.
"Погоди! Ушибся, милый?
К доктору снесу!
Потерял былые силы,
Шишка на носу.
Ты меня, я точно знаю,
Столько лет берёг.
Что же я тебя ругаю,
Мерзок и убог?"
И ответил Ангел: "Мне бы
Лучше в Божий Храм.
Да и ты там долго не был,
Ужас, стыд, и срам".
Мужичонка устыдился,
Опустил глаза,
И тихонько покатилась
Горькая слеза.
"Видно, Ангел, жизнь - не муки,
Сам себя терзал."
А потом его на руки
Аккуратно взял...
Снег кружился над округой,
И мороз крепчал.
Шёл мужик с небесным другом,
Мир не замечал,
Тлело солнце, словно факел,
И в конце пути,
Он сказал: "Послушай, Ангел,
Ты меня прости".
........................................................
Много лет горят при Храмах
Миллионы свеч,
И следит за всем упрямо
Ангел с чьих-то плеч.

Я лила в нее кофе, несла цветы,
Чтобы как-то спасаться от пустоты.
Я вставляла туда мужчин, подруг,
Книги, идеи, работу и все вокруг.

Складывала конфеты и шоколад
Тоннами. А потом листовой салат.
Мужа, ребенка, машину, свои мечты,
Яркие безделушки, смартфон, кресты.

Позже болезни. С надеждой смотря вокруг,
Преданным взглядом, искала, ну где тот друг,
Принц, целитель, гуру или святой,
Кто мне поможет справиться с пустотой.

Сразу была готова впустить любя
Первого встречного, но не саму себя.
Будто собака голодная в конуре,
Будто бы нищенка у проходных дверей.

Стыдно подумать, что делала, где спала
С кем ночевала, что ела, о чем врала.
Как наутро, сделав приличный вид,
Всем говорила, что вовсе и не болит…

В новых платьях, дыхание затая,
Тайно мечтала, что я, наконец, — не я.
Красила волосы в неисправимый цвет,
Рьяно старалась нарушить любой запрет.

Годы идут, и я снова ответ ищу.
Радуюсь разному, и о больном грущу.
Рая не будет. Но кажется, будто свет
Светит мне в душу. И в ней говорит поэт.

Ну а когда недостаточно света дня,
Луч пробивается будто бы из меня.
Через мою дыру, словно в лупу дней,
Люди рядом видят себя ясней.

Сами приходят и часто благодарят.
Вечно в нее мне что-нибудь говорят.
Дети целуют краюшки пустоты,
И доверяют мне тайно свои мечты.

Кто-то (вот это истинно удивил!)
Даже признался моей пустоте в любви.
Как-то художник пришел и, разинув рот,
Мне говорил, что не видел таких пустот.

Кто-то заметил, что тихая пустота
Всех принимает в объятия. И тогда
В ней происходит чудо. И если встать,
Не шевелясь, начинает нас исцелять.

Я бы хотела сказать вам, что все ништяк,
И что дыра затянется просто так.
Но вы простите, я точно не буду врать,
Я не знаю, как мне её залатать.

Мудрые говорят, к сорока годам,
Там, на месте дыры, остается шрам.
Если погода к нам, смертным, благоволит,
То он почти не ноет и не болит.

Может быть по прошествии многих дней
Я успокоюсь и стану чуть-чуть мудрей.
А однажды пойму, что дыра и грусть
Точно размером с Бога. И улыбнусь.

Точно размером с душу. И, не спеша,
Я осознаю, что это и есть душа.

Аглая Датешидзе

Жена открывает дверь. Муж на пороге виновато улыбается. 
— Прости. Работы много. 
Целует в щеку. 
— Я тебе подарочек принес. Не злись, а? 
Сверток в голубой оберточной бумаге плавно ложится в женскую ладонь. Еще один целомудреный поцелуй, закрепляющий. 
— Спасибо,- устало произносит она. 
— Ужинать будешь? 
— Нет. Я сыт, спасибо. На работе поел. У детей как дела? Хотя знаешь, я отдохну, а ты все расскажешь. 
Через десять минут с бутылкой пива, газетой, перед телевизором, он думает о том… 

Жена молча запихивает рубашку в стиральную машину. От рубашки ясно прослушивается аромат «1881». На воротничке след розовой помады, потертый. Она устало опускается на стул завидуя той, которой он дарил сегодня любовь и нежность. Той, которую страстно целовал и желал. Той, которая всегда хороша для него. Той, о которой он думает днями и ночами. 
А дома? Проблемы, дети. 
— Милый,- тихо произносит она. Завтра собрание в школе. Я не успеваю. Не мог бы ты… 
— Что ты, дорогая! На работе аврал! Но я готов выходные провести с детьми. А ты пока можешь доделать все, что откладывала. 
Супруга вздыхает. Понимая, что какой бы то ни было всплеск и выяснение, даст обратный эффект. Молча проглатывает слезы, решительно закрывает дверцу стиральной машинки и нажимает кнопку «Пуск». 
Она может позвонить подруге, но лишь услышит в ответ какая она дура, что все это терпит. 
Она может позвонить маме, но знает что услышет лишь: «Разводись! Немедленно!» 
Она молча прикуривает из мужниной пачки, наливает красное вино и включает телевизор. Сегодня Дон Хуан снова добивается любви Карамелитты! Господи! Как ей надоел этот Дон со своей любовью, но подпитываясь слезами и счастьем героев, она забывает об этой чертовой рубашке, о «1881», и ей уже все равно, что муж спит «без задних ног». В выходные она сходит к парикмахеру, купит на утаенные от мужа деньги новую кофту и поговорит с соседками. Но она никогда не узнает о том, что… 

А на другом конце города, в одинокой квартире, Она плачет, сидя у телефона. Надеясь, что он позвонит ей. Надеясь, что это свидание навеки осталось в его сердце. На столе перед ней лежит сверток, в голубой подарочной бумаге. Он подарил ей уходя, и целомудренный поцелуй — закрепляющий. 
Она завидует той, к которой он вернулся сегодня вечером, с которой он проведет всю ночь, к которой он возвращается каждый день, с которой он проводит выходные. 
Той, которую любит, потому что она мать его детей, потому что там где она, его дом… А ее дом пуст. Она вытирает слезы платком. Можно было бы позвонить подруге, но та скажет, что он вечно будет дурить её голову и никогда не оставит свою жену. Можно позвонить маме, но она будет кричать, потому что она тратит свою жизнь на женатого мужика… Она включает телевизор, наливает в рюмку коньяк, закуривает из забытой им пачки… Сегодня опять Дон Хуан обхаживает свою Карамелитту. Боже! Как они надоели со своей «тягомотиной». Но через десять минут она забывает о том, что в спальне подушки все еще хранят его запах, что надо бы купить новый флакон «1881».

– Мир тебе, – ласково сказал Ангел, присаживаясь рядом с Котом на
толстую ветку и стряхивая с неё снег.
– Привет, – Кот приоткрыл зелёный глаз, лениво оглядел Ангела и
отвернулся.

Ангел спрятал под крыльями босые ноги и посмотрел вниз. Под ними лежал
белый двор, полный смеха, визга, летающих снежков и скрипа шагов.
– Высоко ты забрался, – сказал Ангел, оценивая расстояние до земли.
– Зато сюда даже Сашкин снежок не долетит.
Ангел понимающе кивнул и подобрал опущенные крылья. Помолчали.

– А ты что, за моей старушкой явился? – не поворачивая головы, спросил
Кот. Голос его был такой же ленивый, но Ангел сразу увидел, как
сгустилась вокруг него боль и тревога.
– Нет, я ни за кем.
– А! – Облачко тревоги поредело. – Она каждый день говорит, что скоро
Ангел её заберёт, - счёл нужным объяснить Кот. – Видно, другой
прилетит…

Опять помолчали. Но, видимо, Кота всё же беспокоило присутствие Ангела,
и он как можно равнодушнее спросил:
– А ты сюда зачем?
– Да так, отдохнуть присел. Парнишку одного в вашем городе от него же
самого спасал. Ох, и трудная это работа! Теперь домой лечу.
– Так ты, это… и от болезни можешь?
– Смотря какая болезнь. Но многое могу. Хранитель я.
– Так чего же ты тут расселся?! – взревел вдруг Кот. – А ну пошли!
И он рыжим вихрем слетел на землю. Ангел тихо приземлился рядом.

Старушка была такая худенькая, что Ангел не сразу разглядел её среди
белых подушек. Глаза старушки были закрыты, а грудь ходила ходуном,
заполняя всю комнату хрипом, свистом и всхлипами. Ангел наклонился над
нею, положил на грудь белые крылья и стал что-то шептать – ласково и
тихо. Пока он так стоял, Кот подбросил в печку дров, подвинул на плиту
остывший чайник и поставил большую кружку с молоком, сыпанув в неё
какой-то травы – готовил питьё для хозяйки.

Когда Ангел разогнулся, дыхание старушки было ровным и тихим, впалые
щёки порозовели.
– Пусть поспит, – сказал он Коту. – Ослабла она сильно.
Кот отвернулся и быстро вытер глаза.

Старушка спала, а Кот и Ангел пили чай, и Кот всё подливал в свой чай
сливки, а Ангел улыбался, глядя на него.
– Я, наверное, останусь пока у вас, - сказал он, размешивая мёд, -
Пока Михайловна не встанет.
– А ты откуда знаешь, что она Михайловна?
– Я же Ангел. Я и то знаю, что тебя Чарликом зовут.
– Значит, вроде познакомились, – хмыкнул Кот. – А тебя как величать?
– А у нас имён нет. Просто Ангел.
Кот молча подвинул ему сливки и прихлебнул из кружки.

Тикали над столом ходики, трещали в печке дрова, за окном усиливался
ветер.
– Вот ты спрашивал, зачем я высоко залез, – усмехнулся вдруг Кот. –
Выходит, тебя ждал. – И задумчиво добавил, прислушиваясь к ветру: –
Носки тебе связать надо. Что ж ты босиком-то по снегу?..

Людмила Соснина